Последовательные и неотложные изменения в экзамене – фактор формирования морального климата в обществе.


Темой номер один сезона ЕГЭ-2011 стало массовое списывание. Экзамен продемонстрировал всем вполне предсказуемый уровень нечестности. Недавно на радио «Культура» прозвучали мини-интервью с людьми, в основном молодыми… Единство их позиций впечатляет – граждане РФ одобряют обман на экзамене.

Ведь что странно, списывание на ЕГЭ не является необходимым «по жизненным показаниям». Всегда найдется вуз, куда можно поступить без обмана, даже по желаемой или соседней специальности (а девочки, которым армия не грозит, списывают не меньше мальчиков). И не дошло дело до того, что к обману принуждают (как при вымогательстве взятки за справку об инвалидности или лицензию на вывоз нефти). Мобильный телефон на экзамене – это тоже добровольный выбор взрослого ребенка и его родителей.

Безусловно, списывание – не порождение нашего ЕГЭ. Оно присутствует везде. Но… в 1960-е годы деятели советской культуры, науки, образования познакомились с евро-американским образованием и обнаружили: списывать и давать списывать оказалось редким и позорным фактом в американских школах и колледжах. Можно это объяснить западным прагматизмом, индивидуализмом и законом «Человек человеку – волк». Анализ показывает, что все-таки это – уважение к закону, (при том что «оптимизация налогообложения» – «обман государства», существует и там). Кстати, жизнь «по понятиям», а не по закону существовала у нас задолго до 1917 года.

В Великобритании в прошлом году на «ЕГЭ» выявили и наказали 0,03% детей и несколько десятков учителей. У нас еще меньше. В других странах выявляется существенная доля происходящего обмана, у нас – ничтожная. Хуже всего – в тех странах Азии, где действительно велик конкурс в вузы, но и там дело не доходит до процентов. В общем, везде идет поиск мер, сдерживающих рост этого ничтожного процента.

Таким образом, сегодня для нас критическими параметрами является не сам ЕГЭ, а общественная «толерантность» к списыванию, затем «помощь» работников школ на экзамене и, наконец, установка детей. При этом последний фактор будет оказывать все большее влияние на два первых. Именно поэтому медлить больше нельзя.

ЕГЭ дает нашему обществу шанс начала «жизни не по лжи», и мы не должны этот шанс упустить. Наши дети получают урок взрослой жизни, и от нас зависит, будет он уроком честности или уроком обмана. Время молодости моего поколения: give peace a chance («дайте шанс миру»). Сегодня мы можем дать шанс моральному выживанию нашего общества. Для этого недостаточно газетных призывов и разоблачений Учителя года Дмитрия Гущина.

Нужна открытость банка типичных заданий и индивидуальных (не анонимных, если это целевой прием) работ ЕГЭ. Нужны технические решения: позадачная сдача на компьютере, обнаружение радиосигнала, видеокамеры высокой четкости с трансляцией по Интернету и контрмеры против контрольно-измерительных материалов в Интернете. Заметьте, воров в сегодняшних супермаркетах меньше, чем несунов в советское время, – за счет технологий. Нужны нормативные акты об «аттестатах с двойками по ЕГЭ» и т.д. и необходимости аттестата на той или иной работе. Нужно включить в заявление выпускника о ЕГЭ обязательство не обманывать на экзамене.

Недостаточно и того, что ЕГЭ – это внутреннее дело Рособрнадзора и региональных школьных систем. Нужна система, не завязанная на систему образования (как и планировалось с самого начала), поддерживаемая не высокими средними баллами по региону, а отсутствием обмана. Будет ли это РАО ЕГЭ, «Госкорпорация качества образования» или что-то еще, надо обсуждать.
[an error occurred while processing this directive]

Вузы должны быть заинтересованы не в студентах любого качества (с жалобами постфактум, что «первокурсник нынче не тот пошел»), а в реальных механизмах отбора, участии в формировании открытых банков, измерении сложности заданий и мониторинге пунктов проведения профильного ЕГЭ. Они должны публиковать на своих сайтах (анонимную) информацию, сопоставляющую индивидуальные баллы ЕГЭ, олимпиадные результаты, баллы первых сессий и карьерные траектории своих выпускников. Систематическое несоответствие должно влиять на судьбу работников региональных отделений упомянутой независимой системы. Вероятно, расширение практики отчисления первокурсников, заведомо не осваивающих программу, явилось бы оздоровляющей и отрезвляющей мерой.

Конечно, нужны дополнения к ЕГЭ и олимпиадам: многолетние электронные портфолио, не сводимые к электронным дневникам и журналам. И здесь нельзя исключить негативных эффектов: «папа у Пети силен в арифметике», «интернет-рефераты», «платные консультанты» и т.д., но трудность обмана (трудоемкость, контролируемая длительность процесса накопления информации об ученике) и современные технологии сделают обман меньшим, чем «доЕГЭшная «коррупция в вузах».

Нужно обсуждать, в какой степени ЕГЭ по обществознанию измеряет способность к социальному анализу, и «принимать меры». Нужно и по обязательным экзаменам ввести профильный уровень, который есть для других предметов. Для математики – это вопрос уже решенный, начиная с аттестации девятиклассников. Для русского языка – это не менее важно: экзамен должен проверять коммуникативную компетентность в русском языке, а профильный ЕГЭ – проверять уровень лингвистических представлений об этом языке. Нужно максимально открыто публиковать сведения о результатах ЕГЭ и их статистическую интерпретацию.

Но все это помимо задачи «совершенствования проведения ЕГЭ» должно решать и еще одну проблему: радикально снизить готовность семей к обману и спрос на обман. Тогда и пресловутая «подготовка к ЕГЭ» в течение всех лет обучения в школе, ругаемая всеми разумным учителями, станет и моральной «подготовкой к честности», и стимулом для освоения предмета «не для ЕГЭ».